Есть ли какая-нибудь надежда на то, что эта цепь растущей производительности и подавления может быть разорвана? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо мысленно продолжить в будущее направления современного развития, предположив нормальный ход эволюции, т.е. игнорируя весьма реальную возможность ядерной войны. Враг при этом остается "неизменным" - продолжается сосуществование коммунизма с капитализмом. В то же время последний продолжает поддерживать и повышать жизненный уровень все большей части населения, несмотря на расширение объема производства средств разрушения и методически расточительное потребление природных и людских ресурсов. Вопреки и даже благодаря двум мировым войнам и неизмеримому физическому и интеллектуальному регрессу, вызванному фашистской системой, эта способность только утвердилась.
Под «капитализмом», очевидно, понимаются только немногие высокоразвитые страны – т.е. из анализа общемировой ситуации Маркузе просто исключил слаборазвитые капстраны, где и тогда проживало, и сейчас проживает большинство населения планеты.
Автоматизация действительно представляется великим катализатором развитого индустриального общества, закладывающим материальную базу качественной перемены скачкообразным или иным путем. Автоматизация - это технический инструмент перехода от количества к качеству, ибо социальный процесс автоматизации выражает трансформацию или даже транссубстанциализацию энергии труда, вследствие чего последний, отделившись от индивида, сам становится независимым объектом и субъектом производства.
Автоматизация, овладев процессом материального производства, способна революционизировать все общество. Доведенное до совершенства овеществление энергии человеческого труда могло бы разбить овеществленные формы, обрубив цепи, связывающие индивида с машиной, с механизмом, который порабощает его посредством его собственного труда.
В очередной раз – грубый материальный фетишизм. Автоматизация создает условия, при которых труд может освободить себя, но сама по себе освободить труд не может.
На современном этапе развитого капитализма организованный рабочий класс противостоит автоматизации, что оправдано создаваемой ею безработицей. Таким образом, настаивая на широком использовании энергии человеческого труда в материальном производстве, рабочий класс противостоит техническому прогрессу, но тем самым также и более эффективному использованию капитала и повышению производительности труда. Иными словами, продолжительное сдерживание автоматизации может ослабить конкурентную позицию капитала внутри страны и на международной арене, а следовательно - вызвать долгосрочную депрессию и возобновить конфликт классовых интересов.
Всё это доказывает бесперспективность реформизма.
Это предположение становится тем более реалистичным, чем дальше спор между капитализмом и коммунизмом смещается из военной в социальную и экономическую сферу. В силу тотального администрирования автоматизация в советской системе может по достижении определенного технического уровня пойти с неудержимой скоростью. Эта угроза позициям западного мира в международном соперничестве заставила бы его ускорить рационализацию процесса производства, которая наталкивается на жесткое, хотя и не сопровождающееся политической радикализацией сопротивления со стороны труда.
Маркузе слишком хорошо думал о современном ему СССР. Впрочем, косыгинская «реформа» началась годом позже.
По крайней мере в Соединенных Штатах лидеры рабочего движения в своих целях и средствах не выходят за пределы общенациональных и групповых интересов при подчинении последних первым. Эти центробежные силы по-прежнему вполне поддаются управлению в рамках названных интересов.
Реакционная роль АФТ-КПП была известна и без Маркузе.
И здесь сокращение участия силы человеческого труда в процессе производства означает упадок силы политической оппозиции. Ввиду повышения роли белых воротничков в этом процессе политическая радикализация возможна только с появлением независимого политического сознания и действия в группе белых воротничков, что в развитом индустриальном обществе представляется маловероятным. Активизация движения, стремящегося организовать растущий элемент белых воротничков в промышленные союзы* (* Automation and Major Technological Change, loc. cit, p.
«Белые воротнички» - это работники нематериального труда или непроизводительного труда? Впрочем, от Маркузе такого различения требовать сложно.
В политическом плане присутствие в трудовых союзах большего числа работников в белых воротничках даст либералам и представителям рабочих шанс верно идентифицировать "интересы рабочего класса" с интересами общества как целого. По мере расширения массовой базы рабочего класса в качестве группы давления представитель рабочих неизбежно окажется вовлеченным в большое количество сделок с далеко идущими последствиями по вопросам национальной политики и экономики.** (** Mills С. Wrigt. White Collar.
«Интересы общества как целого» -только если буржуазию не считать частью «общества» (в противоположность буржуазному подходу, при котором в «общество» - общество собственников).
В этих условиях перспективы отрегулированного сдерживания центробежных тенденций зависят прежде всего от возможности приспособить имущественные интересы и их экономику к требованиям Государства Благосостояния. К ним принадлежат значительно увеличенные правительственные расходы и функции, планирование в государственном и международном масштабе, расширенная программа зарубежной помощи, всеобъемлющая социальная защита, широкомасштабные общественные работы и, возможно, даже частичная национализация (…)По моему мнению, господствующие силы постепенно, хотя и не без колебаний, примут эти требования, доверив свои прерогативы более действенной силе.
Прогноз провалился – Его Препохабие начал неолиберальное контрнаступление. Вот и вся цена разглагольствованиям о «преодолении противоречий между трудом и капиталом» - тогда, когда пролетариат отказался от активной борьбы, инициативу взяла буржуазия, и видимость отсутствия антагонизма рассеялась.
В менее развитых капиталистических странах, где по-прежнему силен сектор воинственного рабочего движения (Франция, Италия), его сила направлена против ускоряющейся технологической и политической рационализации в авторитарной форме. Необходимость соперничества на международной арене, вероятно, усилит последнюю и приблизит ее согласие и союз с доминирующими тенденциями в наиболее развитых индустриальных странах.
Причисляя Францию и Италию к «менее развитым странам», Маркузе еще раз показал, как узок его кругозор.
Возвращаясь в нашем обсуждении к перспективам сдерживания социальных перемен в иной системе индустриальной цивилизации, в советском обществе**** (**** В связи с дальнейшим см. мою работу: Soviet Marxism. New York: Columbia University Press, 1958. - Примеч. авт.), мы с самого начала сталкиваемся с двойной трудностью сравнения: (а) хронологической, так как советское общество находится на более ранней стадии индустриализации, а значительный его сектор на дотехнологической стадии, и (b) структурной, так как оно имеет существенно иные экономические и политические институты (тотальная нацонализация и диктатура).
Маркузе неожиданно для себя открыл, что сравнивать общества, «имеющие существенно разные экономические институты», трудно – разумеется, трудно, если отождествлять «развитое индустриальное общество» и капитализм. Чтобы устранить эту трудность, ему следовало бы понять, что нельзя в познании общества исходить из «технологии», а не производственных отношений.
Взаимосвязь между этими двумя аспектами дополнительно усугубляет трудность анализа. Историческая отсталость не только позволяет, но даже вынуждает советскую индустриализацию развертываться без планирования уровня потребления и морального износа, без ограничений производительности, налагаемых интересами частных прибылей, но при планировании удовлетворения первостепенных потребностей после, а возможно, даже одновременно с удовлетворением приоритетных военных и политических потребностей.
А чего в этом сложного? Действительно, именно необходимость преодолевать технологическое отставание вынуждала к более прогрессивным методам хозяйствования. Сложно это могло быть только для тех, для кого история – «тротуар Невского проспекта».
Является ли эта еще большая рациональность только знаком и преимуществом исторической отсталости, которая, вероятно, исчезнет при достижении более высокого уровня развития? Является ли эта историческая отсталость одновременно и тем, что побуждает - в условиях соревновательного сосуществования с развитым капитализмом к всесторонней разработке ресурсов и контролю над ними со стороны диктаторского режима? И окажется ли советское общество способным, достигнув осуществления лозунга "догнать и перегнать", либерализовать тоталитарные формы контроля настолько, чтобы стали возможными качественные перемены?
Какие именно перемены? Не увидев противоречий между буржуазией и пролетариатом в социалистическом обществе, Маркузе пропустил и появление новой буржуазии в СССР (зато власть в СССР он представлял не как пролетарскую и не как буржуазную – отступление от классового подхода в духе троцкистов).
Аргумент исторической отсталости - согласно которому в условиях материальной и интеллектуальной незрелости путь к освобождению лежит через силовые методы управления - является не только ядром советского марксизма, но также и всех теоретиков "воспитательной диктатуры" от Платона до Руссо. Над ним можно посмеяться, но его нелегко опровергнуть, поскольку ему принадлежит заслуга нелицемерного признания реальности тех условий (материальных и интеллектуальных), которые служат предотвращению подлинного и разумного самоопределения.
Более того, этот аргумент разоблачает репрессивную идеологию свободы, согласно которой человеческая свобода может успешно осуществляться в условиях изнурительного труда, бедности и отупляющей пропаганды. Разумеется, для того чтобы стать свободным, общество должно прежде всего создать материальные предпосылки свободы, создать богатства еще до того, как оно станет способным распределить их в соответствии со свободно развивающимися потребностями индивида; оно должно сделать рабов способными учиться, видеть и думать, прежде чем они поймут, что происходит и что они сами могут сделать для того, чтобы изменить это. И в той степени, в какой для рабов была предуготовлена роль рабов и довольствование этой ролью, их освобождение необходимо должно прийти извне и сверху. Их необходимо "принудить к тому, чтобы стать свободными" и "увидеть вещи такими, как они есть, а иногда такими, какими их следует видеть", им нужно показать "дорогу добра", которую они ищут* (* Rousseau. The Social Contract, Book I, Chap. VII, Book II, Chap. VI. - Примеч. авт.).
Но несмотря на безусловную справедливость этого аргумента, он не может ответить на освященный временем вопрос: кто воспитал воспитателей и где доказательство того, что в их руках "добро"? Этот вопрос нельзя снять утверждением, что он в равной степени приложим к определенным демократическим формам правления, где судьбоносные решения относительно того, что хорошо для нации, принимаются (или скорее утверждаются) избранными представителями - избранными в условиях эффективной и свободно принятой обработки сознания. Единственным возможным (и весьма слабым!) оправданием "воспитательной диктатуры" является то, что страшный риск, который она влечет за собой, едва ли страшнее, чем тот риск, на который идут сейчас великие либеральные, а также авторитарные общества; цена этого риска едва ли намного выше.
Однако диалектическая логика вопреки языку грубых фактов и идеологии настаивает на том, что рабы еще до того, как они станут свободными, уже должны быть свободны для своего освобождения и что цель должна жить в средствах для того, чтобы быть достигнутой. Это a priori и утверждает положение Маркса о том, что освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса.
Освобождение рабочего класса – действительно его дело, т.е., он не может надеяться на другие классы, но разные его части, разумеется, играют в освобождении разную роль – и партия как раз и является его авангардом (или Маркузе считает ее внеклассовой силой?). В общем, аргументы, опровергнутые еще в «…ренегате Каутском» и «Детской болезни левизны».
Социализм должен стать реальностью с первым актом революции, так как он должен уже существовать в сознании и действиях носителей революции.
Т.е. Маркузе считает, что создание единого планового нетоварного хозяйства может быть осуществлено с «первым актом революции»?! Такое возможно разве что в мире Маркузе, сильно отличающемся от реального.
Настоящей же причины незрелости советского социализма – сохранения ТДО, и, следовательно, классовых отношений как минимум в зародыше – Маркузе не видит.
По той же причине смена лозунга "от каждого по способностям" на лозунг "каждому по потребностям" определяется первой фазой - не только созданием технологической и материальной базы, но также (и это главное!) способом ее создания. Именно переход контроля над процессом производства к "непосредственным производителям" отмечает начало развития, которое отделяет историю свободных людей от предыстории человека. В этом обществе прежние объекты производительности впервые становятся индивидуальностями, планирующими и использующими свой труд для реализации своих собственных человеческих потребностей и способностей. Впервые в истории люди обрели бы свободу для того, чтобы вместе работать под давлением необходимости, ограничивающей их свободу и их человечность, и против нее. Поэтому всякое подавление, излагаемое необходимостью, стало бы в действительности самоналагаемой необходимостью. Однако вопреки этой концепции действительное развитие в теперешнем коммунистическом обществе откладывает (или вынуждено откладывать в силу международной ситуации) качественную перемену до второй фазы, и переход от капитализма к социализму, несмотря на революцию, по-прежнему предстает как количественная перемена. Человек по-прежнему порабощен инструментами своего труда, и это порабощение происходит в высоко рационализированной, эффективной и многообещающей форме.
Кем рабочий класс порабощен при капитализме? Не «инструментами своего труда», а классом капиталистов. Маркузе же, говоря о «порабощении инструментами труда», переносит «порабощение» в социализм.
Терминология же вроде «современное коммунистическое общество» явно перенесена из ходячего языка буржуазных политиков и советологов (никто в соцлагере не говорил о том, что общество уже стало «коммунистическим»).
В национализированной экономике возможна эксплуатация труда и капитала без структурного сопротивления* (* О различиях между встроенным и управляемым сопротивлением см. мою работу: Soviet Marxism, loc. cit., p. 109ff. - Примеч. авт.) и при значительном сокращении рабочего времени и увеличении числа бытовых удобств. При этом вовсе не обязателен отказ от тотального администрирования. Нет также оснований предполагать, что технический прогресс и национализация "автоматически" приведут к освобождению негативных сил. Напротив, противоречие между растущими производительными силами и их порабощающей организацией - открыто признаваемое даже Сталиным** (** Economic Problems of Socialism in the U.S.S.R. (1952) // Leo Gruliow ed. Current Soviet Policies. New York: F. A. Praeger, 1953, p. 5, 11, 14. - Примеч. авт.) чертой развития советского социализма, - по-видимому, склонно скорее к выравниванию, чем к обострению. Чем в большей степени правящие классы способны обеспечивать постоянное наличие товаров потребления, тем крепче становится связь основного населения с различными управляющими бюрократиями.
Эксплуатация = изъятие прибавочной стоимости. Какие «правящие классы» могли изымать прибавочную стоимость у советских трудящихся? Но Маркузе вообще вместо прибавочной стоимости подставляет «принуждение» etc.
Развиваемый советским марксизмом тезис о том, что преобладающие противоречия между "отстающими производственными отношениями и характером производительных сил" могут быть разрешены без взрыва и что "согласие" между этими двумя факторами может быть достигнуто путем "постепенных изменений"* (* Ibid., p.
Правомерно ли предположить, что коммунистическое общество в его существующих формах сумеет (или скорее будет вынуждено международной ситуацией) развить условия, способствующие такому переходу? Мы видим сильные аргументы против такого предположения. Можно выделить сильное сопротивление окопавшейся бюрократии, сопротивление, находящее свой raison d'etre на той самой почве, которая питает тенденцию, способствующую созданию предпосылок освобождения, а именно соревнование не на жизнь, а на смерть с капиталистической системой.
А теперь Маркузе надо бы перестать говорить о Государстве и Партии с большой буквы и вспомнить, что, согласно марксистской теории, их существование – следствие наличия классов, а не причина. Если бы СССР сумел бы полностью отказаться от ТДО, то это бы и стало «революционным изменением», но у него об этом ни слова.
Вопрос состоит не в том, "откажется" ли бюрократия от своего привилегированного положения при достижении возможной качественной перемены, но в том, сможет ли она воспрепятствовать этой перемене. Для этого ей необходимо приостановить материальный и интеллектуальный рост в той точке, где господство еще является рациональным и обеспечивающим прибыль, где основное население по-прежнему привязано к своей работе и к интересам государства или существующих институтов. И здесь опять-таки решающим фактором кажется глобальная ситуация сосуществования, давно уже ставшая внутренним фактором ситуации двух противостоящих обществ. Потребность в безудержном использовании технического прогресса и в выживании благодаря более высокому уровню жизни может оказаться сильнее, чем сопротивление институционализированных бюрократий.
Концепция «бюрократии» как правящего слоя (если не класса) напоминает Троцкого. С «классическим» марксизмом Маркузе связан через одну из слабых теорий на его поле – троцкистскую теорию «деформированного рабочего государства». Снова ничего о том, что сопротивление дальнейшему продвижению к коммунизму оказывала не «бюрократия» как таковая, а буржуазные элементы – рекрутировавшиеся не только из ее рядов.